Неточные совпадения
Началось
с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака
с колокольным звоном встречали, потом щуку
с яиц согнали, потом комара за восемь
верст ловить
ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь
верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. —
Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью
с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
Контора была от него
с четверть
версты. Она только что переехала на новую квартиру, в новый дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой
сходил мужик
с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать ни у кого ни об чем не хотел.
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни
верст. Он может
сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь
с версту, духу потом не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдруг видят тебя из окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что уж тут! А вот теперь, как мы
с Лукьян Лукьянычем вместе
ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
В промежутках он
ходил на охоту, удил рыбу,
с удовольствием посещал холостых соседей, принимал иногда у себя и любил изредка покутить, то есть заложить несколько троек, большею частию горячих лошадей, понестись
с ватагой приятелей
верст за сорок, к дальнему соседу, и там пропировать суток трое, а потом
с ними вернуться к себе или поехать в город, возмутить тишину сонного города такой громадной пирушкой, что дрогнет все в городе, потом пропасть месяца на три у себя, так что о нем ни слуху ни духу.
— Поручила бы я тебе одно дело, да жаль, что уж очень ты глуп, — проговорила она
с презрением и как бы
с досадой. — Слушай, сходи-ка ты к Анне Андреевне и посмотри, что у ней там делается… Да нет, не
ходи; олух — так олух и есть! Ступай, марш, чего стал
верстой?
Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта
с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне
с линией воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы. От Шанхая они
ходят в Ниппо,
с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти
верст.
— «Что ты, любезный,
с ума
сошел: нельзя ли вместо сорока пяти проехать только двадцать?» — «Сделайте божескую милость, — начал умолять, — на станции гора крута, мои кони не встащат, так нельзя ли вам остановиться внизу, а ямщики сведут коней вниз и там заложат, и вы поедете еще двадцать пять
верст?» — «Однако не хочу, — сказал я, — если озябну, как же быть?» — «Да как-нибудь уж…» Я сделал ему милость — и ничего.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три
с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах
с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто
верст за тридцать на богомолье пешком
ходил.
Партия,
с которой шла Маслова,
прошла около пяти тысяч
верст. До Перми Маслова шла по железной дороге и на пароходе
с уголовными, и только в этом городе Нехлюдову удалось выхлопотать перемещение ее к политическим, как это советовала ему Богодуховская, шедшая
с этой же партией.
Пройдя с четверть
версты, он сел на извозчика и поехал вперед, но на середине улицы в пролетке ему показалось еще жарче.
Пройдя девять
верст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он
с удовольствием
прошел бы еще
верст двадцать.
— Да что же тут мудреного? Тугилово от нас недалеко, всего три
версты: подите гулять в ту сторону или поезжайте верхом; вы верно встретите его. Он же всякий день, рано поутру,
ходит с ружьем на охоту.
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь.
С недельку на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно
верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и на охоту
схожу, дичинки добуду.
— Настоящей жизни не имею; так кой около чего колочусь! Вы покличете, другой покличет, а я и вот он-он!
С месяц назад, один купец говорит: «Слетай, Родивоныч, за меня пешком к Троице помолиться; пообещал я, да недосуг…» Что ж, отчего не
сходить —
сходил! Без обману все шестьдесят
верст на своих на двоих отрапортовал!
Так мы
прошли версты четыре и дошли до деревянного моста, перекинутого через речку в глубоком овраге. Здесь Крыштанович спустился вниз, и через минуту мы были на берегу тихой и ласковой речушки Каменки. Над нами, высоко, высоко, пролегал мост, по которому гулко ударяли копыта лошадей, прокатывались колеса возов, проехал обратный ямщик
с тренькающим колокольчиком, передвигались у барьера силуэты пешеходов, рабочих, стран пиков и богомолок, направлявшихся в Почаев.
Верст с триста
прошел, а все в виду селенья.
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков есть: весь тут. Привык по-домашнему
ходить, да и дорожка выпала не близкая. Всю Ключевую, почитай, пешком
прошел.
Верст с двести будет… Так оно по-модному-то и неспособно.
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию
с купцами и разным начальством. О его богатстве
ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил
с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи,
с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста
верст.
Эти разговоры глубоко запали в душу Артема, и он осторожно расспрашивал Мосея про разные скиты. Так незаметно в разговорах и время
прошло. Шестьдесят
верст прошли без малого в сутки: утром рано вышли
с Самосадки, шли целый день, а на другое утро были уже под Горюном. По реке нужно было проплыть
верст двести.
Это известие взволновало мать Енафу, хотя она и старалась не выдавать себя. В самом деле, неспроста поволоклась Фаина такую рань… Нужно было и самим торопиться. Впрочем, сборы были недолгие: собрать котомки, взять палки в руки — и все тут. Раньше мать Енафа выходила на могилку о. Спиридония
с своими дочерьми да иноком Кириллом, а теперь захватила
с собой и Аглаиду. Нужно было
пройти пешком
верст пятьдесят.
Девушки встали
с дрожек и без малого почти все семь
верст прошли пешком. Свежее, теплое утро и ходьба прекрасно отразились на расположении их духа и на их молодых, свежих лицах, горевших румянцем усталости.
— Где, сударыня, устать: всего
верст десять
прошла, да часа три по колени в грязи простояла.
С чего ж тут устать? дождичек божий, а косточки молодые, — помыл — хорошо.
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел
с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего
с версту. Доктор тоже изъявил желание
сходить с ними.
— Сами они николи не ездят и не
ходят даже по земле, чтобы никакого и следа человеческого не было видно, — а по пням скачут,
с пенька на пенек, а где их нет, так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой, и так иной раз
с версту идут.
Среди этой поучительной беседы
проходит час. Привезший вас ямщик бегает по дворам и продаетвас. Он порядился
с вами, примерно, на сто
верст (до места) со сдачей в двух местах, за пятнадцать рублей, теперь он проехал тридцать
верст и норовит сдать вас рублей за шесть, за семь. Покуда он торгуется, вы обязываетесь нюхать трактирные запахи и выслушивать поучения «гостей». Наконец ямщик появляется в трактир самолично и объявляет, что следующую станцию повезет он же, на тех же лошадях.
Рассказал, что он из деревни Васильевского, в 12
верстах от города, что он отделенный от отца и братьев и живет теперь
с женой и двумя ребятами, из которых старший только
ходил в училище, а еще не помогал ничего.
Прошло уж лет пятнадцать
с тех пор, как мы не видались, и я совершенно нечаянно, находясь по службе в Песчанолесье, узнал, что Лузгин живет
верстах в двадцати от города в своей собственной усадьбе.
Шли мы сначала полем — этак
с версту, — а потом пошел лес, да такой частый, заплутанный, что даже
пройти трудно, не то что проехать.
Летом она надумала отправиться в город к Людмиле Михайловне,
с которою, впрочем, была незнакома. Ночью
прошла она двадцать
верст, все время о чем-то думая и в то же время не сознавая, зачем, собственно, она идет."Пропала!" — безостановочно звенело у нее в ушах.
Сначала они вышли в ржаное поле, миновав которое,
прошли луга,
прошли потом и перелесок, так что от усадьбы очутились
верстах в трех. Сверх обыкновения князь был молчалив и только по временам показывал на какой-нибудь открывавшийся вид и хвалил его. Калинович соглашался
с ним, думая, впрочем, совершенно о другом и почти не видя никакого вида. Перейдя через один овражек, князь вдруг остановился, подумал немного и обратился к Калиновичу...
Нам предстояло
пройти пешком
с лишком тридцать
верст.
Версты полторы от места, где совершилось нападение на Максима, толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек
с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала
ходили из рук в руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
— То-то! еще вчера я смотрю — поджимаешься ты!
Ходит, хвостом вертит — словно и путевая! Да ведь меня, брат, хвостами-то не обманешь! Я на пять
верст вперед ваши девичьи штуки вижу! Ветром, что ли, надуло?
с которых пор? Признавайся! сказывай!
В первый год, или, лучше сказать, в первые же месяцы моей острожной жизни, весной, я
ходил с одной партией на работу за две
версты, в кирпичный завод,
с печниками, подносчиком.
Сколько тысяч раз он
прошел по этим местам, а дорогу к Заразной горе он
прошел бы
с завязанными глазами: все горы в окрестностях на пятьдесят
верст кругом были исхожены его лаптями, а теперь Маркушка, недвижимый и распростертый, как пласт, только мог повторять своим обессиленным телом каждый толчок от своих неуклюжих носильщиков.
Более получаса
прошло в этой борьбе искусства и ловкости
с силою; наконец полуизмученный Вихрь, соскучив бесноваться на одном месте, пустился стрелою вдоль улицы и, проскакав
с версту, круто повернул назад...
Несчастливцев. Прости меня, прости! Я бедней тебя, я
прошел пешком сотни
верст, чтоб повидаться
с родными; я не берег себя, а берег это платье, чтоб одеться приличнее, чтоб меня не выгнали. Ты меня считаешь человеком, благодарю тебя! Ты у меня просишь тысячи — нет у меня их. Сестра, сестра! не тебе у меня денег просить! А ты мне не откажи в пятачке медном, когда я постучусь под твоим окном и попрошу опохмелиться. Мне пятачок, пятачок! Вот кто я!
Дорога в село Болотово
проходила через Комарево; последнее отстояло от первого
верстах в четырех. Но дедушка Кондратий пошел лугами. Этим способом избежал он встреч
с знакомыми и избавился от расспросов, которыми, конечно, не замедлили бы осадить его, если б только направился он через Комарево.
Не проехали еще и десяти
верст, а он уже думал: «Пора бы отдохнуть!»
С лица дяди мало-помалу
сошло благодушие, и осталась одна только деловая сухость, а бритому, тощему лицу, в особенности когда оно в очках, когда нос и виски покрыты пылью, эта сухость придает неумолимое, инквизиторское выражение.
Я начертил план школы на шестьдесят мальчиков, и земская управа одобрила его, но посоветовала строить школу в Куриловке, в большом селе, которое было всего в трех
верстах от нас; кстати же, куриловская школа, в которой учились дети из четырех деревень, в том числе из нашей Дубечни, была стара и тесна, и по гнилому полу уже
ходили с опаской.
Солнце встало уже над лесами и водами Ветлуги, когда я,
пройдя около пятнадцати
верст лесными тропами, вышел к реке и тотчас же свалился на песок, точно мертвый, от усталости и вынесенных
с озера суровых впечатлений.
Горецкий.
Версты — это мне ничего; я
с астролябией по две тысячи
ходил. Я и за гривенником, когда он мне нужен, далеко пойду; только вот что: давайте по чести, двугривенного мало.
Каникулы приходили к концу, скоро должны были начаться лекции. В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода в прудах потемнела, отяжелела. На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними.
С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и падали на землю, мелькая, как червонное золото, на фоне темных аллей. Поля тоже пожелтели кругом, и поезда железной дороги, пролегающей в полутора
верстах от академии, виднелись гораздо яснее и, казалось,
проходили гораздо ближе, нежели летом.
В нашем заводе были два пруда — старый и новый. В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а в новый — Утка и Висим. Эти горные речки принимали в себя разные притоки. Самой большой была Утка, на которую мы и отправились. Сначала мы
прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо лесом. Да, это был настоящий чудный лес,
с преобладанием сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух, влажная от ночной росы трава, в которой путались ноги.
И потому Марья Александровна превосходно поступила,
сослав Афанасия Матвеича в подгородную деревню, в трех
верстах от Мордасова, где у нее сто двадцать душ, — мимоходом сказать, всё состояние, все средства,
с которыми она так достойно поддерживает благородство своего дома.
Дав
пройти ему шагов десять, двинулся и Саша; и так
с версту молча шли они, и перед юношей, все на одном и том же расстоянии, смутно колыхалась высокая молчаливая фигура.
Слобожане отмалчивались. Они боялись, как
пройдут мимо Баламутского завода: их тут будут караулить… Да и дорога-то одна к Усторожью. Днем бродяги спали где-нибудь в чаще, а шли, главным образом, по ночам. Решено было сделать большой круг, чтобы обойти Баламутский завод. Места попадались все лесные, тропы шли угорами да раменьем, того гляди, еще
с дороги собьешься. Приходилось дать круг
верст в пятьдесят. Когда завод обошли, слобожане вздохнули свободнее.
Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас в девяти
верстах на станции железной дороги. Мигает там, наверное, фонарик, вздыхает от метели.
Пройдет в полночь
с воем скорый в Москву и даже не остановится: не нужна ему забытая станция, погребенная в буране. Разве что занесет пути.